В сдержанном тоне ее проскользнула, однако, нотка сомнения.

– Предзнаменования смутны, – прошептала она, – но ведь наш век – время перемен.

Он не желал вглядываться в эти смутные и неподвластные разуму глубины… пока не желал. Грациллоний глотнул ароматного вина и отправил в рот острую закуску. Лучше держаться земных дел.

– Ты была женой Хоэля? – спросил он.

Она кивнула.

– Я была отмечена знаком после смерти Квистилис, за год до его гибели. Мне было тогда четырнадцать. Он был нежен. Я понесла от него дитя, но потеряла его из-за того, что делал со мной Колконор.

Грациллоний представил себе кровавый комок на полу или на постели. Быть может, он еще шевелился с минуту. Озноб прошел по телу. Она говорила так спокойно, словно это случилось давным-давно и не с ней. Душа покинула ее. Вернется ли?

– Смею ли я спросить, сколько тебе лет? – осторожно поинтересовался он.

– Двадцать зим. Дахилис немногим моложе…

– Ты мудра не по годам, Форсквилис.

– Знание было моим единственным убежищем, – спокойно объяснила она.

За ужином они вели легкий разговор (хотя ему ни на минуту не стало скучно), но потом она кое-что показала ему. Полутемная келья с единственным светильником, сделанным из кошачьего черепа; полка, заваленная свитками и пергаментами; терракотовая фигурка женщины, происходившая, по ее словам, из древнего Тира; кости, исписанные тайными знаками, пучки сушеных трав, кремни, то ли обработанные Древним Народом, то ли упавшие с неба громовыми стрелами…

– Все это само по себе не нужно, Грациллоний, – глаза Форсквилис в полутьме казались огромными. – Эти вещи – только учителя и помощники. Когда я впадаю в транс, мой дух уходит далеко. Когда-то все королевы обладали подобной силой. Но в наш век, когда сами боги слабеют и ошибаются, она досталась только мне. Ты помнишь большую сову, которая пролетела над тобой в полночь на поляне в лесу Арморики?…

…В спальне она серьезно сказала:

– Освятим себя. Да пребудет с нами Белисама.

Форсквилис распустила волосы, и он подивился их золотистому оттенку. А когда она сбросила с себя одежды, он увидел, что тело ее прекрасно.

Бык пробудился в нем. Он подумал о Дахилис… но ведь она сама просила…

Форсквилис рассмеялась, глядя на него:

– О, богиня щедра ко мне.

Грациллония задели эти слова. Что она понимает? Разве она знала не только Хоэля и Колконора? Или в правление короля-мерзавца ее странствующий дух проникал в более счастливые семьи?

Нет. Он отбросил эту мысль. С Дахилис он поначалу был очень осторожен, стремясь успокоить ее страхи и узнать, как доставить ей удовольствие. Он ожидал, что с этой Афиной все будет так же или что она примет его равнодушно. Но она трепетала от страсти, прикосновения ее рук были нежными и возбуждающими. Когда он возлег с ней на ложе и вошел в нее, у женщины вырвался крик. Утром, глядя на Форсквилис, Грациллоний думал об изменчивости и непознаваемых глубинах моря. Спина у него была исцарапана до крови.

Глава одиннадцатая

Мелкий дождик наполнил воздух прохладой и скрыл от глаз линию горизонта. Грациллоний пришел к Бодилис. Она сама встретила его на пороге.

– Я рада тебе, мой король, – голос и улыбка заставили его поверить, что слова эти идут от души.

Он вошел, отстегнул пряжку и сбросил плащ. Сегодня он выбрал простую исанскую одежду, которую недавно сшили специально для него. В отросшей бородке блестели дождевые капли. Кожа на подбородке еще зудела с непривычки, но Грациллоний не жалел усилий, чтобы показать свое единение с народом.

– Прости, – начал он.

– О, мама! Это король? – к ним подбежала восьмилетняя девчушка с тонким личиком и мягкими каштановыми локонами.

– Семурамат, поклонись, как полагается, – Бодилис сделала строгое лицо, однако голос звучал ласково. Девочка послушно поклонилась и застыла, уставившись на гостя круглыми глазами.

– Привет тебе, – по-исански ответил римлянин. – Я… Вообще-то, я твой новый отчим. Это ведь твоя мама, верно? Как тебя зовут?

– С-семурамат, – прошептала девочка и добавила: – Повелитель.

Грациллоний заметил, что ребенок дрожит. Королевы старались держать дочерей подальше от Колконора, но даже дети не могли не чувствовать страха и ненависти, которые питали их матери к этому человеку.

– Не бойся, Семурамат, – успокаивающе сказал Грациллоний. – Я думаю, мы подружимся. Хм… Ты любишь лошадей? – девочка с жаром закивала.

– Что, если я прокачу тебя на луке седла, когда у меня выпадет свободный час? Заодно и познакомимся получше. А потом, может быть, найдется для тебя и пони.

Бодилис рассмеялась.

– Не все сразу, ты напугаешь бедняжку.

– Я хотел бы стать другом твоей семьи, – серьезно ответил Грациллоний. – Я хотел извиниться за то, что прошло целых семь дней со дня Совета, а я только теперь попросил разрешения посетить тебя. Ты вероятно, слышала, что я был занят осмотром городских укреплений. Три дня меня просто не было в городе, я объезжал окрестности. Уставал так, что ночью проваливался, как в колодец. – Нельзя сказать, что Грациллоний не радовался возможности побыть в чисто мужской компании, хоть и скучал по Дахилис.

– Возмись-ка снова за работу, милая, – Бодилис отослала дочь и пояснила: – Я отправила слуг за припасами к ужину. И велела даже дочери помогать по хозяйству. Принцесса тоже должна кое-что уметь.

– И любовь не исключает дисциплину, – одобрил центурион.

Она пробормотала с некоторым удивлением:

– Так ты это тоже понимаешь? Немногие мужчины умеют понять чувства женщины. О, я не обижена: мне ли не понять, почему ты не приходил. И то, что я вижу в тебе, радует меня.

Польщенный Грациллоний покраснел. Смотреть на нее было приятно. Бодилис надела простое серо-голубое платье с вышитыми по вырезу и рукавам серебряными звездами. Широкий алый пояс подчеркивал полную грудь и бедра. Грациллонию нравились сильные черты ее лица и глаза, того же цвета, что у Дахилис. В них не было ни подозрения, ни страха. Он взял ее за руку так свободно, словно они много лет прожили вместе.

– Идем, – сказал он, – поговорим.

Дверь в атриум была привычна для глаз римлянина, зато роспись на стенах поразила его яркостью и свежестью красок. В волнах ныряли дельфины, в небе над морем парили большие чайки. Художник стремился не столько точно передать действительность, сколько произвести впечатление прозрачности мира, за которым скрывалось нечто большее. Бодилис, заметив его интерес, произнесла немного натянуто:

– Возможно, мне следовало сохранить старые фрески. Но я тщательно скопировала их на пергамент, чтобы сохранить для будущих поколений. А если тому, кто будет жить здесь после меня, не понравятся мои росписи, он может соскрести их.

– Как? – вырвалось у него. – Это ты рисовала?

– Чистое дилетантство, конечно. Но пройдем дальше. Приличия требовали бы принять тебя в этом зале, но в моем скрипториуме мне будет… проще. Кроме того, – улыбнулась она, – Семурамат туда вход закрыт, пока не подрастет и не научится беречь вещи. Она чудо, но иногда надоедает до полусмерти.

– У тебя кажется, есть еще дочери?

Бодилис кивнула.

– Две. Обе, конечно, сами не свои от желания познакомиться с тобой. Но Талавайр прислуживает в Нимфеуме, а Керна занята уроками в храме. Она вернется к ужину.

– Девочки… от Хоэля?

– Да, все три. Знак сошел на меня в царствование Лугайда, но он погиб почти сразу после этого. Талавайр в этом году выйдет из возраста весталки. Она уже выбрала себе жениха. Через год я могу оказаться бабушкой.

– А… Керна, кажется?

– О, ей всего пятнадцать, и она вся в учении. Собирается в младшие жрицы, когда придет время. Правда, это не исключает брака, но мужчины не слишком охотно берут в жены жрицу, которая больше времени проводит в храме, чем дома. Бывшие весталки чаще приносят обет младшей жрицы после того, как овдовеют.